Санкции против Бернардини

Новость, касающаяся меня лично, но символичная сама по себе, безотносительно моей скромной персоны. Узнал, что меня просигнализировали на украинском сайте, похожем на пресловутый «Миротворец», называется он «Война и санкции». Действительно, есть на меня личная карточка, в которой призывают к санкциям. Причина? Сайт на украинском, английском и русском языках, вот вам перевод:

Систематически распространяет публично нарративы в соответствии с кремлевской пропагандой для целей оправдания действий России. Поддерживает действия и политику, которые подрывают или угрожают территориальной целостности, суверенитету и независимости Украины, а также ее стабильности и безопасности.

Дорогие мои украинские фашисты, позвольте мне объяснить вам очень простую вещь. У меня есть семейные и личные причины не бояться вас и бороться с вами.

Мой дед по отцовской линии был ссыльным из-за итальянских фашистов с 1927 по 1932 год. В 1943 году его поймали на улице немецкие эсэсовцы и шесть месяцев пытали, спасся он благодаря стечению обстоятельств. Когда он терял сознание, его бросали в подвал, в чулан, где нельзя было ни лежать, ни стоять, только на корточках. Через несколько часов его снова поднимали наверх и снова начинали пытки. После неоднократного допроса он пришел в себя в своей каморке и испугался, что не сможет дольше сопротивляться, не назвав имен своих товарищей. Нашел в земле оловянный стакан, разбил обод и перерезал им вены на запястьях и голенях. Когда его мучители снова спустились, они нашли его в луже крови и без сознания. Он был в коме. Его отвезли в госпиталь, и там прогнозировали, что он вряд ли выживет. Выйдя из комы, он обнаружил, что находится в обычной палате поликлиники. Через несколько дней, во время визита, мой отец и тетя отправились в больницу. Мой дедушка спал. Его не били и не пытали уже несколько дней, но все тело было в синяках. В ушах была засохшая кровь. Не было ни дюйма его кожи, который не был бы черным от синяков. Отцу стало плохо, он почувствовал странную тошноту, но сделал усилие, чтобы не дать понять, и отошел от постели. Он подошел к окну, чтобы подышать.

В дополнение к этим семейным причинам, я также упомянул личные. Во время собрания в кружке итальянской компартии в 1979 году в Риме в подвале погас свет. Выключатели были на лестничной площадке, мы все сидели спиной, а с президиума собрания, хоть они и были лицом к выключателям, но их было не видно из-за угла. Раздался резкий хлопок, который в тот момент я бы не назвал грохотом, и с этого момента жизнь протекала бесконечными секундами в замедленной съемке.

В некоторых жизненных ситуациях, в голову приходит куча глупостей. Например, я подумал, что шкаф упал. Сразу какие-то разряды, а я подумал о новогодних хлопках. Вот только дело было знойным летом, и мне казалось, что рука какого-то великана схватила меня за шею и медленно, очень медленно, все медленнее, но все настойчивее прижимала меня к земле, выбивая из равновесия, и затем продолжая давить и прижимать меня к земле. Я почувствовал твердые, холодные и острые осколки, проникающие в мою грудь, как в тумане видел еще разные не связанные друг с другом сцены моего детства, протекающие в течение бесконечности времени, измеряемой долями секунды, из детского сада Монтессори в Риме и детского сада в Ульяновске, выкуренные сигареты на трех вокзалах в Москве, когда мы убегали с продленки, уроки французского под звуки Сальваторе Адамо, бильярдная напротив школы в Риме, демонстрации против двойной смены в лицее. Смутно, но было полное осознание того, что я теряю сознание и, вероятно, никогда больше не проснусь. Тем временем я услышал еще один взрыв и несколько бесконечных выстрелов.

На самом деле я пришел в себя почти сразу, потому что задыхался. Я чувствовал ледяные керамические плитки, рот и нос были погружены в жидкость с привкусом железа, но я не мог встать, потому что на моей голове лежала животом одна из наших товарищей, которую, к счастью для нее, я успел утянуть наземь с собой, инстинктивно. Она орала: «Помогите, вашу мать…», а выстрелы продолжались. Она заливала меня кровью, я чувствовал ее физическую боль и понимал, что именно кровь на земле мешает мне дышать, как под водой.

Наконец-таки я вытащил из-под нее голову, но стало еще хуже: в кромешной тьме все было переполнено непроницаемым дымом. И продолжали стрелять. Нас отстреливали, как крыс.

На четвереньках, среди оглушительных криков отчаяния и кислотного дыма, жгучего в горле, как слезоточивый газ, мы пробирались вверх по лестнице, пытаясь сначала толкнуть тех товарищей, которые не могли даже пошевелиться, наверное, вырубились, еще в темноте, как слепые. Из противоположного бара и из кинотеатра выходили ошеломленные люди и смотрели на нас как окаменевшие, не могли даже приблизиться, кого-то тошнило при виде разодранной плоти.

Я не отличаюсь особой смелостью (я бы сказал совсем наоборот). И все же мне показалось, что я невредим. Отдаю должное экстренным службам: первые кареты скорой помощи прибыли минут через двадцать. Но нас было слишком много: пришлось вмешаться даже карете скорой помощи пожарных. Они даже не знали, куда нас везти: несмотря ни на что, мы тогда еще не привыкли к такой бойне, это был не взрыв газового баллона, не обрушение конструкции.

Я помогал грузить раненых, чувствуя себя в полной форме, если не считать сырости в левом ботинке. И только когда пожарная машина уже собиралась уезжать, секретарь кружка итальянского комсомола приказал мне не дурить и тоже ехать; на мой изумленный отказ он указал, что я тоже ранен. Я думал, что кровь на голове принадлежала той самой девушке товарищу, и так оно и было, а еще был уверен, что кровь на рубашке, брюках и в ботинке была чьей-то еще. Семь осколков вошли в мое тело, только тогда я вспомнил ощущение проникновения этих осколков в тело, когда я был на земле. Два в груди, обломок нити в желудке, еще один в руке, один в правой ноге и два в левой, и один из них повредил кость, по этой причине кровь наполнила ботинок. Один осколок оплавился на таз, другой, побольше, расплавился на зажигалке Зиппо, которая была у меня в кармашке рубашки, ровно под сердцем. А еще говорят, что курить вредно. Все это я обнаружил много дней спустя.

Я вошел в карету скорой, нас было пятеро. Отвезли в госпиталь. Когда открыли дверь машины, оттуда вытекла струя смешанной крови пяти человек. Поддерживая друг друга, мы встали в очередь, так как помещений реанимационного отделения на всех не хватило, несмотря на то, что некоторых из нас распределили в другую поликлинику. Прочие посетители, случайно присутствовавшие по иным недугам, продолжали расспрашивать нас о газовом баллоне. Никто нам не верил.

Я был из наименее пострадавших: у одного, к примеру, была пуля в локте, казалось, что ему должны были ампутировать руку, но потом, к счастью, спасли. Пуля попала в локоть, потому что в этот момент он зевал и потягивался, иначе она попала бы ему в голову. Я на автомате продолжал регулировать поступление раненых к врачу. Даже к нему, как в скорую, я вошел последним. Может быть, из-за обычной итальянской небрежности, может быть, из-за того, что к настоящему времени уже подлатали самых тяжелобольных, но они просто продавили мне отверстия в тех местах, где осколки проникли мне в грудь, и сказали, что они вышли сами собой. На самом деле что-то вышло, но, как выяснилось через несколько дней, когда боль продолжала усиливаться, оказалось, что это было мясо. Крошечные осколки все еще на месте, спустя более сорока лет.

К чему я вам все это рассказываю? Серьезно, неужели нынешние украинские нацисты и фашисты думают заткнуть мне рот угрозами санкций? Ахмат – сила, Крым – наш, Донбасс – наш, наше дело правое, Победа будет за нами. И возмездие вас настигнет, именно тогда попомните мои слова.