Дино Бернардини, несостоявшийся актер

Годы на рубеже 1970-го стали для моего отца периодом увлекательных выступлений в мире кино и телевидения. Ему и Валерию Воскобойникову, русскому пианисту и нашему очень дорогому другу, часто приходилось озвучивать «русский» голос героев фильмов и телевизионных комедий. Иногда их также просили спеть. Однажды, итальянское государственное телевидение RAI готовило экранизацию драмы Горького, в которой был эпизод, действие которого происходило в трактире, где поют пьяные люди. Их также попросили позвать других людей, которые могли бы петь на русском языке. Они приехали на репетиции в компании друзей, в том числе Вальтера Монье, бывшего партизана, проучившегося три года в Москве после войны, и Анны Кисс, венгерской красавицы, которая училась пению в Сиене. На первой же репетиции отвергли только ее: она слишком хорошо пела, ее голос оперной певицы не подходил для окружающей среды. Они исполнили Стеньку Разина. После этого моего отца и Валерия всегда приглашали и оплачивали как участников «Вокального ансамбля Валерия Воскобойникова», даже когда их обязательством было говорить (разумеется, по-русски, иначе они бы их не позвали), а не петь.

Но однажды они выступили как актеры, в роли, которая в кино отведена так называемым «статистам». Это был голливудский научно-фантастический фильм, 1969 г., «Колосс, проект Форбина», типичный для эпохи разрядки между США и СССР. Вкратце сюжет был следующим. Советские ученые создали электронный сверхмозг, который сделал Москву неуязвимой для любых атак. Американцы поступили так же. Что ж, две машины вошли в связь друг с другом и взяли власть, они больше не подчинялись людям. Затем правительства двух стран договорились объединить двух ученых, стоящих за двумя проектами, чтобы они в свою очередь могли объединить усилия для поиска решения проблемы. Городом, выбранным для встречи, был Рим, и здесь вступили в игру Валерий и мой отец.

Когда они подошли к продюсеру, они обнаружили, что в комнате уже были люди, в том числе пожилые, которых позже мой отец и Валерий опознали как русские, эмигрировавшие в 1920-е годы. Но работа заключалась в том, чтобы быть телохранителями для советского ученого, и все старейшины, русские или нерусские, были отброшены. Были наняты четверо из них, в том числе красивый 30-летний парень с французским акцентом. Его бабушка, как он сказал продюсеру, была русской, и этого было достаточно. Потом, когда они остались одни, он сказал им: «Ради всего святого, не выдавайте меня, я ни слова по-русски не знаю!». Четвертый заявил, что не знает русского языка, но его все же наняли. Перед выходом они зашли к костюмерше, которая должна была подсказать, как одеться на следующий день. Быстро осмотрев их внешность, костюмерша повернулась к моему отцу: «Ты идеален! Вот так завтра и оденься». Это многое говорит о том, как он одевался в те времена. Что касается Валерия, русского, который не мог быть более русским, вместо этого ему пришлось смириться с рядом рекомендаций, чтобы выглядеть убедительно русским.

На следующий день они играли роль телохранителей, пока два ученых встречались и прогуливались на фоне собора Святого Петра, Колизея и т.д. Мой отец вспоминал, что одним из американских телохранителей был темнокожий мужчина (я продолжаю, и мой отец продолжал, использовать термин «негр» без какого-либо отрицательного значения, например «блондин», или «высокий», или «низкий», как он использовался в Италии несколько десятилетий назад, до того, как Италия была колонизирована английским языком, когда в американских фильмах, дублированных на итальянский язык, к судьям еще не обращались со словами «ваша честь», что является чудовищным для такого языка, как итальянский, в котором мы почтительно обращаемся друг к другу не на «Вы», а на «Она»). То были для них лишь семечки, потому что на следующий день на Тибрском острове началась настоящая тяжелая работа над полностью советским эпизодом. Фактически, пока эти двое ученых были в Риме, электронный мозг Москвы обнаружил неизвестно каким образом, что советского ученого нигде нет в советской столице, и потребовал встретиться с ним. Власти сослались на серьезное заболевание, в результате которого его госпитализировали в специализированный центр. Электронный мозг настоял, тогда они сообщили ему, что ученый мертв. Тут у мозга возникли подозрения и он поставил ультиматум: либо ему покажут тело, либо он уничтожит Москву. У Советского правительства не было выбора.

Ученый спокойно погрузился в свои мысли на берегу Тибра под пристальным взглядом агентов КГБ, когда прибыл вертолет с письмом, которое было доставлено Валерию, командиру их квартета. Валерий подошел к моему отцу (наркому) и заставил его прочитать сообщение. Они посоветовались, а затем начали приближаться к ученому, вытаскивая пистолеты. Ученый все учуял и начал кричать: «Я не предатель, зачем вы это со мной делаете?». Но они продолжали наступать и начали стреляли. Ученый упал на перевернутую лодку. Слезы глицерина текли по лицу Валерия, а моего отца, «крутого парня» этой группы, пощадили. Мой отец подошел к «трупу» и коснулся его ногой, чтобы убедиться, что он действительно мертв.

До этого момента им нравилось играть, но с этого момента им пришлось зарабатывать в поте лица те 40.000 лир в день (около 50 советских рублей), которые им давали. На самом деле не следует забывать, что американский актер, сыгравший советского ученого, был массивного телосложения, почти гигант. Помимо прочего, он действительно был русским по происхождению: его дедушка был последним председателем царской Думы Родзянко. Четверо агентов должны были схватить его за конечности и отнести к лестнице, ведущей к полицейскому участку на острове Тибр. Они подумали, что этого достаточно, и остановились у начала лестницы, так как внук Родзянко был очень тяжелым. Вместо этого их заставили повторить сцену и подняться по ступенькам, на полпути остановившись в изнеможении, чтобы не ударить его головой о ступеньки. После этой сцены режиссер два или три раза снимал моего отца на переднем плане. Он говорил: «Раз, два, три, Дино!». На «Дино!» ему приходилось смотреть прямо в камеру. Не более того.

Предположительно, фильм никогда не выходил в прокат в Италии, но однажды его транслировал местный римский телеканал.

Завершая главу о кино, нужно сказать, что у моего отца был предыдущий опыт, если его можно так назвать, в 1950-х годах, сначала в Риме в качестве статиста в Чинечиттé для американских фильмов Камо грядеши и Бен Гур, затем в Москве для советского фильма Мир входящему, в котором вместе с группой иностранных студентов из МГУ они озвучили узников немецкого лагеря смерти, которые приветствовали солдат Красной Армии, когда те вошли в концлагерь, чтобы освободить их. Более того, вспоминая тот день, моему отцу было немного стыдно, так как случай был серьезным, а они, итальянские пацаны, и даже французы, в порыве «студенческого братства» начали выкрикивать целый репертуар оскорблений и нецензурных слов. что вызвало восторг у ничего не подозревающих режиссеров Алова и Наумова. К счастью, в общей суматохе (другие иностранные студенты вместо этого выкрикивали соответствующие слова) никто ничего не мог разобрать.

В другой раз мой отец дал голос неуказанному советскому премьеру в фильме Лучано Сальче. Они с Валерием спели что-то по-русски, и тогда режиссер сказал своему помошнику: «Для следующей сцены нам понадобится кто-нибудь с правильным голосом для премьерской речи». Так получилось, что мой отец грозно произнес по-русски своего рода ультиматум. К счастью, после первого предложения его голос сразу же затих, и речь продолжилась на итальянском, голосом дублера. И это вся его актерская карьера в кино.