Итальянский политолог Марк Бернардини о наследии легендарного философа, истоках грамшианской идеи завоевания консенсуса и культурной гегемонии.
РИМ (ИА Реалист). Про Антонио Грамши писали и пишут все, кому не лень, в том числе про его «советский» период. Мне интересней поразмыслить о его актуальности в XXI веке, особенно с оглядкой на современную Россию. К примеру, вот что писал 26-летний Грамши 11 февраля 1917 по поводу равнодушия, за две недели до Февральской революции в царской России:
«Ненавижу равнодушных. Я считаю, что жизнь должна быть партизанской. Живущий по-настоящему не может не быть гражданином и партизаном. Безразличие – это абулия, это паразитизм, это трусость, это не жизнь. Поэтому ненавижу равнодушных.
Безразличие – это мертвый груз истории. Безразличие сильно влияет на историю. Он действует пассивно, но действует. Это смертельный исход; это то, на что нельзя рассчитывать; это то, что расстраивает программы, опрокидывает лучшие планы; это грубая материя, которая душит разум. То, что случается, – зло, поражающее всех, – происходит потому, что масса людей отказывается от своей воли, позволяет издавать законы, которые может отменить только восстание, позволяет людям прийти к власти, которую может свергнуть только мятеж. Между абсентеизмом и безразличием несколько рук, не контролируемых никаким контролем, плетут паутину коллективной жизни, а масса игнорирует, потому что им все равно; и тогда это кажется фатальностью, которая овладевает всем и вся, кажется, что история – не более чем огромное природное явление, извержение, землетрясение, жертвами которого становятся все, те, кто хотел, и те, кто не хотел, кто знал, и кто не знал, кто был активен, и кто равнодушен. Одни жалобно хныкают, другие непристойно ругаются, но никто или немногие спрашивают себя: если бы я тоже выполнил свой долг, если бы я попытался отстаивать свою волю, случилось бы то, что случилось?
Я ненавижу равнодушных и за это: потому что меня раздражает их крик о вечной невинности. Я требую от каждого из них отчитаться о том, как они выполнили задачу, которую жизнь ставила и возлагает на них каждый день, что они сделали и особенно то, что не сделали. И я чувствую, что могу быть неумолимым, мне не нужно тратить свою жалость, мне не нужно делиться с ними своими слезами.
Я партизан, живу, чувствую активность будущего города, который строит моя сторона, и она уже бурлит в совести моей стороны. И в нем социальная цепочка не давит на немногих, в нем всё, что происходит, не является результатом случайности или смертельного исхода, а является разумным делом граждан. В нем нет никого, кто стоял бы у окна и смотрел, как немногие жертвуют собой, падают в обморок. Я жив, я партизан. Поэтому я ненавижу тех, кто не принимает чью-то сторону, ненавижу равнодушных».
Разумеется, Грамши не мог знать всего того, что знаем мы, век спустя. Однако юный Грамши уловил самую суть вопроса: насколько наше безразличие способствовало распространению фашизма в Италии и Испании, нацизма в Германии, фашистские военные перевороты в Чили, в Греции, на Украине? Насколько оно позволило тридцать лет тому назад распространиться новым чернорубашечникам в России – стране, победившей коричневую гидру нацифашизма? Насколько оно не чревато последствиями сегодня, когда есть отдельные лица, всего лишь несколько лет назад заявлявшие, что «все, что нам мешает, должно аккуратно, но твердо удаляться путем депортации», называвшие евреев «жидами» и предлагавшие «подогреть их цехинами»?
«Фашизм представил себя антипартией, он открыл свои двери для всех кандидатов, он уступил место неполному множеству, чтобы прикрыть дикий поток страстей, ненависти и желаний лаком смутных и туманных политических идеалов. Таким образом, фашизм стал фактом обычая, он отождествил себя с антисоциальной психологией некоторых слоев итальянского народа, еще не измененной новой традицией, школой, сосуществованием в хорошо организованном и управляемом государстве».
Представляете? Это всего лишь 26 апреля 1921 г., Грамши всего-то тридцать лет. Фашисты в Италии уже существовали, но фашизма как такового не было. Театральное шествие (марш, поход) фашистов на Рим будет иметь место лишь полтора года спустя, после чего король доверит Муссолини формирование нового правительства. Ничего не напоминает? Кстати, тогда мой итальянский дед и познакомился с ним. В общем, грамшианская идея завоевания консенсуса и культурной гегемонии, мягко говоря, мало имеет общего с насилием, которое учиняли фашистские молодчики на протяжении последующих двадцати лет.
«Восстаньте, потому что нам понадобится весь ваш энтузиазм. Организуйтесь, потому что нам понадобятся все ваши силы. Учитесь, потому что нам понадобится весь ваш интеллект», – призывал Грамши.
Чем не призыв к сегодняшней молодежи? Только совсем в другом русле.
«Партии – это организующаяся демократия».
Нет, это уже не Грамши, а его соратник – Пальмиро Тольятти.
Марк Бернардини – итальянский политолог, лингвист, специально для ИА Реалист
